ДОМ ТЕРПИМОСТИ

Георгий Неразлейвода загубил свою жизнь пьянкой, он был молод, красив и преуспивающ. По вторникам он становился серьёзный и говорил: «Ребята, не курите этой гадости!», а самая страшная из блядей давала ему подзатыльник и застывала в полупоклоне; Георгий люто выл, но соблюдал подобающее терпение и доставал из карманов конфетные фантики – каждой по три и один на всех, бляди смеркались и изливали ему душу, а он чистил зубы и напевал неаполитанскую песенку.

Вчера он сжёг фотографии, а Зинка гладила бельё для высших милицейских чинов, и в глазах её читался восторг и немой укор: как же вы? Как же так?

Те, кто хоть однажды занимались расследованием, знают, как близко воспринимается нервозность соседей, усыпление малышей, капуста ну и прочие негодования, но никто не трезвел на глазах, никто даже не твердел, и только залётные лампочки источали неистовое электричество. Так и сейчас. Георгий позеленел и произнёс:

         Мыли сэрцю Карпаты

         Я – гимна на лопаты

         Просив –

         Нэ далы

         И послалы подали

         Пробыв ище шмали

Из-под

Полы…

Бляди аплодировали, летучие мыши хлопали крыльями, а Георгий членович продолжил расследование о бнаружил, что юнная актриса Фригидия стала неплохо зарабатывать, притворяясь спящей во время неистовых совокуплений со стражами порядка, а шальная извращенка Зоя брала с собой в постель собачью похлёбку, Антонина Грызь никогда не меняла белья, а малышка Жонуария по ночам слогала стихи.

Выяснилось также, что не все девушки выращивают кактусы, не у каждой имеются медицинские шприцы, не каждая посещает отхожие места.

Эти факты нэабыяк взволновали.

Он стал нелюдим и замкнут.

Он больше не водил в свою спальню лошадей и носил старую истрёпанную андатровую шапку.

Тогда девушки взяли над ним шефство. Они готовили для него летучих мышей, стирали бельё, вывозили на прогулки в самые потаённые парки и самые блестательные клубы Сасоновки и Дэймановки, читали ему перед сном на землеройском и ждали, что жизнь наладится.

Люди причастные к расследованию, знают железное правило: «кто не просыпается, тот не умывается», что в переводе означает следущее: «кто не прикасается, тот не возбуждается», и «кто не возбуждается, тот не изливается», правило в прочем, можно продолжать, но Георгий членович встал перед блядями одиноким в поле воином и подекламировал:

         Солонци, глынозэмы и руды зализни!

         Мэнэ нэжыть любов до моейи Витчызны

         Дэ мэнэ моя маты страшна породыла

         Й дарувала мэни лэбэдыныйи крыла..

Бляди разразились аплодисментами, а Георгий продолжил расследование.

Оказалось, что однорукая Оксана прятала от властей ведро ячменя, её двоюродная сестра Овуляция тайно посещала монастырь, а Маруся Козориз имеет прямое отношение к Раймонд Паулсу. К тому же, Оксана стала капризной и испорченной, клиенты жаловались, что она позволяет себе то, чего не позволяют себе лондонские шансоньетки и французские кокотки.

Георгий членович старательно записал все показания в блокнот и заспешил в дальние комнаты. Уборщица Эвридика Александровна Брегендольцен лениво протирала коридорный линолеум и мечтала жить в номерах.

И всё бы ничего, да случилась беда.

Зинка сожгла милицейские трусы, Овуляцию поймали с настоятелем в бане, а Зойка уронила банку баклажанной икры во время секса и испачкала лидера «Школы Вранишнього Смоктання», Мышея Сергеевича Прокладку, и он ушёл, не расплатившись, громко кричал «свиньи!,извращенцы!» и « не видать вам ни кокобляки, ни тем более сыкыплюкы!»

Георгий Членович устроил настоящий террор и вписал в ряды блядей меня, сантехника и электрика Колю, парня от рождения застенчивого и богобоязненного.

Для нас с Колей начались тяжёлые, перенасыщенные событиями, дни. Коля бросил курить и стал больше времени уделять анальному массажу, маникюру и манерам. Я же катастрофически не успевал менять в умывальнике прокладки и набивать сальники.

Девушек не выпускали в Сасоновку и перестали выдавать пудру. Они плакали и ласкали друг друга. Начиналась осень. Усохшие золотисто-жёлтые листья падали с высоких деревьев, кружились и танцевали для нас свои октябрьские танцы, душа замирала в сладостно-тоскливом ожидании новых улыбок, дружеских похлопываний, понимающих томных взглядов… Мелкие

осенние дождики падали на влажную землю семенем и оплодотворяли её; скоро она взростит настоящие ливни, потопные воды, ради нового жизненного этапа.

На работу приняли электрика и сантехника. Оба с университетским образованием.

Овуляция рыдала у меня на плече и нервно жмакала руками ценные редки фантики. Я массировал ей лопатки и говорил утешающие тёплые слова, способные заставить мёртвого вернуть к жизни и до конца дней расположить к себе, но проклятая сучка только ревела и рвала конфетные обёртки. Я грубо оттолкнул её и увидел в её глазах настоящее чувство.

Она любила меня!

Как я раньше не догадался?! Идиот, слепец, презренный, низкий человек!

В воскресенье после обеда опять привезли незрячих, поселили в четырёхместных номерах и подключили телекамеры. Мы сидели в холле перед большим телевизором и жарко обсуждали происходящее. Георгиий Членович заметно расслабился и даже велел позвать Эвредику Александровну, она сидела в уголке возлде дверей, раскрасневшаяся, потная, исходящая настоящей срастью.

Коридорные часы пробили девять раз, и Георгий Членович, лихо взмахнув пультом, выключил телевизор.

Он встал перед нами и продекламировал:

         Ни выразка у шлунку, ни кашэль нивтишный

         Мэнэ нэ розлучыть з коханым мойим

         Я вранци помыю свою шэвэлюру

         И в нырку його буду я цилувать!

Бляди неистово аплодировали.

Особенно старались мы с Колей.

ПРЕКРАСНОЕ УТРО

В предутренней тишине я услышал обворожительный звон будильника. Как сладок был его звук! Я лежал с закрытыми глазами и желел, чтобы будильник не умолкал. Когда же прелесная трель оборвалась, наступила невероятно желанная тишина. Она была превосходна – мягкая, бархатная, тёплая…

Я открыл глаза и осмотрел комнату – комната просто замечательная! Столик, шкаф, лампа, картина… Поразительной красотой обои, плинтуса, отопительная батарея… Как хорошо встать из мягкой нежной постели, выйти на свежесть балкона и вдохнуть ароматный свежий воздух, посмотреть на просыпающийся, вечно праздничный город, на первых прохожих, и сдерживать себя чтобы не  закричать

«Люди, вы замечательно прекрасны! Я всех вас люблю!!!»

Это сдерживание, этот подавляемый крик, так мучительно сладок, так величествен и высок.

А дальше – счастливые минеты одевания, непривзойдённый вкус завстрака, туалет с его милыми живыми ароматами…

Как хорошо, что это вечно. Как хорошо, что это когда нибудь закончиться.

Как хорошо!!!

В дверь мелодично постучали – на пороге стояла соседка Нина – самая красивая девушка на свете, она грациозно ступнула через порог и проговорила, нет пропела божественным тонким голоском:

- Здравствуйте, Косорыл Блындоглазович, вы сегодня замечательно выглядите!

- Здравствуйте, Нина, - отвечал я, - Проходите пожалуйста.

- Спасибо огромное. Я к вам просто так, не по делу, ничего?

- Что вы, что вы, я просто счастлив вас видеть, Ниночка, присаживайтесь поудобнее.

Ниночка хотела сесть в кресло, но видимо, вспомнила, что в нём не помещается, вспыхнула алой зарёю и окунулась в приятную мягкость давана, сжав до отказа радостно скрипнувшие пружины.

- Косорыл Блиндоглазович, миленький, я так счачтлива! Какое сегодня замечательное утро! Просувшись, я почему-то сразу вспомнила о вас, оделась и к вам вот, только канарейку в мусоропровод бросила, и к вам.

- Канарейку? – спросил я, любуясь вечной женственностью пышных форм.

- Канарейка у меня сдохла, это такое счастье, она была такой хорошенькой, и её нежный трупик такой замечательный.

- О-о!- сказал я.

- А какой у нас мусоропровод! Это же просто загледенье! Чистый салатовый цвет! Ажурная крышка с каллиграфической надписью «хуй», тончайший пикантный аромат…

- О, да Ниночка, смею вас заверить, я каждый раз попадал в сладкий плен нашего мусоропровода! А лифт!  Как мило он ломается и застрявает! А дверь Апполинария Нарциссовича!

- Апполинарий очень мил,- сказала Нина,- эти гематомы его так красят!

- И молодят,- подхватил я ,- а его глаза, его руки поутру, когда ему нечем опохмелиться! О, как жду я этих его визитов по утрам! И как жду вечера, чтобы послушать его речи, достойные Цицерона, и получить свою порцию нежных слов, а то и долгожданного удара ниже пояса… Да что это мы всё о нём, да о нём? Как вы, Ниночка, как ваше здоровье?

- Да плохо, Косорыл Блындоглазович, в последнее время совсем плохо!- Нина мило поморщилась, глаза её радостно блеснули.- Ну судите сами, это же прелесть! Почки – раз, сердце – два, атеросклероз – три! Нина, не в силах сдерживаться, кряхтя, поднялась с дивана и стала приплясывать: почки – раз, сердце – два, атеросклероз, почки – раз, сердце – два…

Мы веселились, пока Ниночка не рухнула, схватившись за сердце и пустив пену.

- О, Нина!- восхитился я,- это вам так идёт, эта белизна лица, эта...

- Т-там…в-в-ва-лидол…н-нитроглицерин… т-там

Нина пыталась показать правой рукой на левый карман её халата, безукоризненно покроенного, лучшей китайской ткани, рука весело дрожала, левая же рука оказалась под шикарным туловищем, и видимо была сломана. Я полез в карман халата, и не удержался, чтобы погладить по роскошному бугристому бедру, Ниночка смущённо улыбнулась сквозь пену и пропела: ско-р-ре-е…и кокетливо закатила глазки. Я достал лекарство, розжал зубки-колышки, очаровательно желтевшие под чудной заичьей губой, и запихнул сразу четыре совершенной формы таблетки; затем принёс чашечку живительноё хлорированной влаги и влил в очаровательный ротик, затем туда же влил валокардин и присел на диван, любуясь своей работой. Спустя пол-часа Ниночка очнулась, смешно заморгала ячменистыми веками и зарделась:

- Ах вы, проказник!

Я помого Ниночке подняться.

Как вы себя чувствуете, Ниночка, дорогая?

- О прекрасно, прекрасно… Вы поможете мне дотащиться до своей кровати?

Я отвел её домой и уложил в постель.

День начинался превосходно.